Это началось в лучших традициях аниме про обычных японских школьников. Ее звали Ира. Нас посадили с ней за одну парту. Это произошло неслучайно. В 1989 году в моем первом классе еще стояли реальные советские парты – деревянные монолитные сооружения, многажды крашеные-перекрашеные во все оттенки коричневой эмали для пола. Столешницы парт начинались ровно (на этом плато в специальном углублении можно было располагать письменные принадлежности, когда-то даже чернильницу), а потом скашивались вниз (чтоб тетрадка располагалась под нужным углом к лицу)и завершались отделением для портфеля, которое прикрывалось специальной откидной доской. Как-то так.
Фокус заключался в том, что парты были разных размеров, под рост младшеклассника. Мы с Ирой оказались самыми крупными в классе и потому нам суждено было провести три года на последней парте. Вместе.
Моя соседка была худа, светлокожа и блондиниста. Меня сразу очаровали ее глаза – в ореоле белых, почти незаметных ресниц. Я никогда еще не видел у людей глаз без ресниц и решил, что это придает Ире какой-то… шарм, что ли. Вероятно, моя склонность ко всему девиантному начала проявляться еще в детстве.
После школы мы пошли домой вместе. Она жила рядом со школой, я – чуть подальше. По дороге оказалось, что у нас много общего – она тоже любила фильмы и книги про всякие приключения и фантастику (у меня по тем временам был элитный класс – туда принимали детей, уже имеющих читать). А еще она, также, как и я, любила сочинять разные истории. Оказалось, что у каждого из нас есть свой выдуманный мир и мы искренне наслаждались плодами воображения друг друга.
Я могу тормозить во многих вещах, но скор на принятие судьбоносных для себя решений. Тогда, в наше первое совместное возращение домой, я захотел быть с Ирой всегда и в детском эгоцентризме был уверен, что и она этого желает.
Разумеется, она пригласила меня к себе в гости.
Ее папа невзлюбил меня сразу же. Папа был очень серьезный и деловой, строил всю семью и, так сказать, проповедовал примат материализма над идеализмом. Его презрение ко мне выросло когда он выяснил, что я ничего не умею в плане дел хозяйственных.
Надо сказать, что я рос в обстановке полной вседозволенности. Моя мать была на все руки мастер и в детстве я искренне считал, что такой порядок вещей, какой есть в нашей семье без отца, совершенно нормален. Впоследствии мама сказала мне о годах своей скрытой обиды на меня: она считала – я должен сам, ВНЕАЗПНО, осознать, что ей тяжело, допустим, стучать молотком и тягать доски, и кинуться ей помогать, вероятно, на ходу, инстинктивно, научаясь всему. Короче, она, стиснув зубы, терпела мое тунеядство и, как ей казалось, черствость, а я в это время наслаждался любимыми делами, испытывая глубокую благодарность к маме – она так уютно сверлит дрелью пока я записываю в тетрадку очередную историю о подвигах очередного героя (надо будет посвятить маме этот шедевр, по любому!!!). Конечно, впоследствии этот дисбаланс семейных отношений выровнялся (чему способствовали уроки труда в средней школе).
Зато именно во многом благодаря жизни рядом со своей независимой мамой я вырос, лишенный многих стереотипных представлений об отношениях, правах и обязанностях мужчин и женщин. Мой стихийный феминизм был еще одной причиной неприязни ириного бати. Батя считал, что его дочь и жена (как, впрочем, и остальные женщины в мире) должны усердно хранить домашний очаг, то бишь газовую плиту и сутками напролет скрести/мыть/стирать/готовить. Противоположное мнение первоклассника его раздражало. Я не мог смириться с тем, что моя обычно веселая соседка по парте мгновенно мрачнеет от окрика Главного Самца квартиры и покорно идет мыть посуду. Я действительно считал, что делами по дому должны заниматься взрослые люди, и не стеснялся выражать свое недовольство принудительным детским трудом. Особенно когда к труду принуждают это светловолосое и тонкое, как тростинка, чудо. Отец Ирины, выражаясь современным языком, срал кирпичами и запрещал мне приходить к ним домой, но я упорно там «заводился», правда, в отсутствие этого чувака, чтобы не навредить своей подруге.
Я никогда не жил со взрослым мужчиной под одной крышей. В детстве мне очень этого хотелось, но с возрастом, особенно после знакомства с отцом Иры, я все меньше желал, чтобы моя мама выходила замуж (она, кажется, тоже этого не хотела). В детстве я мечтал об отце или отчиме как образце для подражания. Мне мучительно не хватало воплощения архетипа Героя в реальной жизни. Наблюдения за сверстниками показали, что отец стал для них скорее Злодеем, этаким кошмаром подсознания, личным демоном, который сидит где-то внутри и критикует любые попытки свободомыслия, потому что «это ж не по-мужски». Эдипов комплекс, я, похоже, тоже не подцепил – ни одна из моих девушек не была никак похожа на маму.
Я не помню момента, когда первый раз стал носить два портфеля – свой и ирин (тоже в лучших традициях детского ухаживания). Надо мной смеялись (что тоже было по плану), я огрызался, Ира с любопытством смотрела на все это своими синим глазками с белесыми ресницами и позволяла мне вернуться к нашему любимому занятию, которое кроме нас двоих не делал больше никто – созданию и озвучиванию вслух наших внутренних миров. Иногда это были независимые друг от друга истории, а иногда мы сочиняли совместную сагу про каких-то антропоморфных кошек с другой планеты, щедро сдабривая сюжет стыренными из любимых произведений моментами и образами. Короче, постмодерн и примитивные ролевые игры в детской интерпретации.
Ей было со мной интересно. Я был ей нужен, потому что удовлетворял сразу две ее потребности в самовыражении – самовыражении себя как творческой личности и начинающей женщины.
Ее родители рано стали формировать в ней ощущение Настоящей Женщины. В 1989 году на прилавках только появились первые переводные книги для детей, где рассказывалось о различии мужчин и женщин, развитии половых органов и – очень мягко – о сексе и зачатии детей. Может, я не прав в оценке ириного отца и он не был таким уж долбоклювом, раз в конце 90-х «поймал волну» и не хотел для дочери судьбы совкового фригидного создания, которое во время секса размышляет о побелке потолка. В любом случае, ущемляемая (с моей точки зрения) в плане домашнего труда Ира не стеснялась обсуждать с родителями «идеальные женские формы» и даже как-то при мне вслух проехалась насчет своей мечты о начале менструаций. Я теперь понимаю, что она на мне оттачивала свои навыки обращения «с мальчиками», ибо в тот момент ничего больше под рукой не было, а я со своей детской рыцарственностью более-менее под объект манипулирования подходил. Из любимых исторических фильмов я – так получалось непроизвольно – заимствовал не только навыки сценического фехтования (которые применял в дворовых играх с мальчиками), но и галантные манеры в обращении с дамами. И пытался играть в это со своей соседкой по парте. Она с удовольствием участвовала в этой игре. Выглядело это со стороны, вероятно, дико забавно.
Так они и жили – Творцы миров, Рыцарь и Прекрасная дама. По совместительству – ученики первого класса.
А потом мы выросли и она перестала со мной общаться.
Конечно, это случилось не сразу. Я могу только предполагать, в чем была причина.
Во-первых, расширялся круг ириных знакомств и постоянно обсуждать со мной приключения иллюзорного мира, когда так манит реальный, было уже скучно. Я же, выражаясь терминами CtD, наоборот, все глубже уходил в эскапистский Дриминг иллюзий – своих и миров авторов книг.
Во-вторых, Ира уже повзрослела настолько, чтобы другие мальчики стали обращать на нее внимание, что соответствовало ее амплуа Настоящей Женщины, а ведь много поклонников интереснее, чем один.
В-третьих, комплексы переходного возраста мешали Ире в полной мере почувствовать себя этой самой Женщиной и, как я понимаю, она была очень зависима от мнения окружающих. Я уже давно заслужил себе славу витающего в облаках школьного аутсайдера и, вероятно, не вписывался в тот имидж, который она пыталась себе создать.
В-четвертых, было непонятно, на какое место в ее жизни я претендую. Я и сам этого не знал, честно говоря. Помню, был момент, когда, классе в 6, нас распределяли на дежурство по школе. Не знаю, есть ли сейчас такая процедура, когда ученики класса по графику накрывают столы в столовой, следят за порядком в коридорах и так далее. Короче, обычно мы всегда и везде были вместе. И когда главная по дежурствам дама, не зная о нашей привязанности, вдруг сказала, что ставит меня на лестницу, следить, чтоб никто не бегал, а Ира пойдет в столовку, я психанул и наорал на эту тетку. Это был неправильный, с точки зрения ухаживаний, ход, должно быть, но я был уверен, что Ира меня поддержит. Я заявил, что мы всегда вместе, были и будем, и нефиг нас разлучать. Тетка побагровела, а моя Ира, поглядев на нас все с тем же ее фирменным любопытством, развернулась и пошла вниз, в столовую. Я смотрел как она уходит, но недолго, потому что тетка схватила меня за руку и потащила к себе в кабинет. Там она, без свидетелей, прямо спросила:
- Ты ее что, любишь?
Я задумался. Я уже знал, что такое сексуальное влечение, но Ира никогда не была объектом моих ночных фантазий. В отличие от ухоженных роскошных барышень из журналов и эротических фильмов, которые крутили поздно вечером по телику. Насчет собственно чувства любви, из разных источников я сделал вывод, что влюбленные вроде как откуда-то знают, что они влюбленные. По поведению влюбленные вели себя точно также, как я и Ира в своих играх в рыцаря и даму – собственно, мы у них же и тырили образцы для подражания. Похоже, к жестам прилагалось что-то еще…. Я просто знал, что Ира мне нужна. Это было очень естественно, такая себе часть Великого Мирового Порядка, когда я иду по жизни, а рядом со мной – Ира. Мы вместе. Это по умолчанию (до недавнего момента). Но как понять, люблю ли я ее?
Поэтому я просто сказал тетке, что нет, не люблю. Ира – моя подруга, мы давно знакомы. Тетка вроде успокоилась почему-то, сказала, чтоб я больше на нее не кричал, потому что она вообще-то хорошо ко мне относится, я талантливый ребенок и все такое, но ведь всему есть предел. Я сказал: «Ага» и покинул ее кабинет в крайне задумчивом состоянии.
Возможно, что определение «талантливый ребенок» было еще одной из причин, по которой Ира стала меня игнорить. Наше увлечение графоманией не прошло с возрастом. Мы продолжали что-то сочинять и уже записывали это. Мы вместе – а как же иначе! – пошли в клуб юных журналистов, с одной целью – иметь возможность публиковать наши опусы в детской городской газете. Мои публиковали, ее – за редкими исключениями – нет. Я побеждал в литконкурсах разного масштаба, и ее это бесило. К этому моменту она уже окончательно определилась со своим имджем – изящной утонченной девушки с манерами средневековой придворной дамы. Понимаете, для такого амплуа просто необходим был литературный дар – или еще какой-нибудь, в общем, что-то, чтобы подчеркнуть все эти манеры, изящество и изысканность. А я к тому моменту уже забил на ролевую игру в средневекового джентльмена (и слава Б-гу, ведь у меня тоже была куча комплексов, а подросток со сдавленным и меняющим тембр голосом и резкими, нескладными движениями, имитирующий благородного дона, может относительно безопасно для жизни существовать только в эпоху популяризации готической субкультуры, но никак не в середине 90-х, с «новыми русскими» и «конкретными пацанами» в качестве идеала поведения). Еще я покрылся прыщами, носил очки и в целом как-то не вписывался в то окружение, которого Ира, с ее точки зрения, была достойна. Но я писал лучше, чем она.
Меня стали подвергать остракизму. Ей нравилось демонстративно на меня обижаться за всякую ерунду, а потом также демонстративно прощать, если я публично извинялся (у нее была компашка девчонок, которой она верховодила, и ей нравилось выпендриваться перед ними). Я даже какое-то время честно извинялся. Я был готов на многое, лишь бы она была со мной. Она была мне нужна, в моей жизни, мне было необходимо присутствие этого высокого тонкого существа со светлыми волосами, лицом с явно украинскими чертами и ехидным голосом. Она жалила очень больно, если хотела, но это было чертой ее характера, без которой она была бы совсем, совсем другим человеком.
Я уже прочитал первую часть «Властелина Колец», проникся и даже смог разглядеть в семикласснице Ирине толкиновского эльфа. Да, я не был оригинален, признаю!
Однажды мне надоело и я что-то ответил ей на ее шпильку, не менее возвышенно-ехидное (школу галантного словесного фехтования мы ведь прошли с ней вместе). Она не ожидала такой реакции, зашипела реально как кошка и на простом и понятном русском с отчетливым украинским акцентом послала меня подальше. Я подумал и решил, что, наверное, стоит. Не знаю, искренне Ирина предложила мне от нее отвязаться или считала, что эти оскорбления – часть новой, более садомазохистской, игры, и я приду опять извиняться, чтобы начать новый виток обстраданий в перерывах между занятиями в клубе журналистов, откуда она уже ушла.
Какое-то время я еще думал, что мы все-таки будем общаться и даже планировал совместное поступление, допустим, в литинститут. Ради общего будущего я был готов терпеть и проблемы в школе (проблемы середины 90-х все-таки доставали прыщавого готического недорыцаря).
На будущий год я уже пошел в другую школу, где честно пытался учиться в старших классах. В тот период я успел побыть хикикомори, стать «пионером» от русского рока с неизбежными для «пионера» маленького городка последствиями, уходил из дома и возращался… У Иры, насколько я знаю, в школе так и не было парня, а потом она стала то ли юристом, то ли бухгалтером, и с момента окончания вуза работает в администрации нашего городка. Она располнела, но по-прежнему считает себя светской дамой при дворе Короля-Солнце. Разведка донесла, что она клеит свои фотографии вместо лиц дам в пышных платьях и париках и вешает все это на стены. И при первом удобном случае демонстрирует свои познания в истории Европы и Франции особенно. Мне кажется, ей не очень комфортно в этом мире.
***
Все, порефлексировал, и хватит. Два перевода по японскому, диплом и сессия по Экзалтед ждут!
…Или жгут?